Григорий Филиппович был детским хирургом, в детскую хирургию он пришёл из общей хирургии. Мы, молодые сопляки, за глаза звали его дядя Гриша. Ростом выше среднего, статный мужчина с короткой стрижкой из белоснежных волос.
Дядя Гриша воевал, но не долго. Начал войну лейтенантом с первого её дня, а закончил уже в августе того же первого её года, поймав пулю в левый плечевой сустав. Когда он однажды меня, ещё студента, взял на крючки и в предоперационной, собираясь мыться, снял халат, а я, бестактно вперился глазами в его изуродованное дикими шрамами левое надплечье и плечевой сустав, как спереди и ещё страшнее сзади, забыв зачем оказался в предоперационной, он коротко вернул меня в реальность: «Разрывная пуля».
Потом я узнал, что, конечно, война для него с ранением не закончилась, она для него продолжалась, но уже в другом измерении. Дядя Гриша с почти оторванной верхней конечностью попал в плен, из которого был освобождён в 1944 году. Дядя Гриша выжил в одном из страшнейших лагерей смерти, в Аушвице-Биркенау. Он никогда не называл его на польский манер Освенцимом, ведь выживал он не в польском лагере Освенциме, а в гитлеровском Аушвице. С тех пор на левом предплечье дядя Гриша носил пожизненную метку гитлеровского Аушвица, наколку своего лагерного номера.
Между прочим, лечил его в плену с гниющими и разлагающимися ранами в том месте, откуда начинается рука, немецкий врач. Немецкий медик поселил в раны Дяди Гриши опарышей, а когда они съели всю неживую дрянь, начал прикладывать мази. С тех пор дядя Гриша не мог отвести, то есть, поднять свою левую руку до горизонтального уровня, да и не только до горизонтального. А ещё он ненавидел немцев, ненавидел конкретно, причём вообще и всех.
Хорошо помню, как он рассказывал, что их, узников Аушвица, освободили американцы, но не расспросил подробней, а теперь не могу понять, причём здесь американцы, если Освенцим на польской территории и освобождала его Советская Армия. Может быть какая-то группа заключённых, в которой оказался и дядя Гриша, была эвакуирована гитлеровцами за запад и там попала под союзников?
После передачи союзниками группы военнопленных, среди которых был и дядя Гриша, советским властям, он оказался в фильтрационном лагере, но не как наказанный за то, что оказался в плену, и, как об этом врал Солженицын в своём «Одном дне Ивана Денисовича», а до изучения его личного дела, выяснения обстоятельств его пленения и характера его поведения в плену. Другой вопрос, что фильтрация эта затянулась для него на целых пять лет. Однако после освобождения ему дали возможность поступить в медицинский институт и стать врачом.
Несомненно, гитлеровский плен наложил на дядю Гришу свою чёрную печать, например, когда он брался поделить между коллективом докторов, принесенные из дому бутерброды, то сначала окидывал взглядом собравшихся, это он их пересчитывал, после чего делил каждый бутерброд на одинаковые порции ровно по количеству присутствующих.
Вообще дядя Гриша был улыбчив и даже, как казалось некоторым, эйфоричен. Может, благодаря такому восприятию мира он и выжил в плену. Но случалось ему впадать и в гнев, а в гневе дядя Гриша был страшен и бескомпромиссен. Как-то один из молодых докторов после трапезы сгрёб недоеденные кусочки хлеба, и в присутствии дяди Гриши попытался отправить их в мусорную корзину. Этот опрометчивый поступок чуть не стоил ему жизни. А то ещё, будучи слегка выпившим, дядя Гриша поймал за шею своей клюкой-тростью, накануне у него случилась травма колена, обидевшего его профессора, притянул к себе его, пытающуюся вырваться из вынужденного поклона, головушку и рассказал обидчику в ухо всё, что о нём думает.
Уже в те далёкие времена, распространилась мода расплачиваться с врачами цветами, конфетами «Ассорти» и бутылками коньяка одесского разлива. Но дядя Гриша был неприхотлив и мог удовлетвориться «огнетушителем биомицина», так народ обзывал вино «Билэ Мицнэ», разлитое в бутылки из-под шампанского. А мог легко и просто подвигнуть родителей маленького пациента на благодарственную активность деньгами, причём не отказывался ни от трёхрублёвой купюры, ни от червонца (десятка была красного цвета), ни от четвертака (двадцатипятирублёвая бумажка), а в случае удачи и на бóльшую сумму в пол-одну врачебную месячную зарплату.
К примеру, дядя Гриша, возглавляя ургентную бригаду, любил крутиться в приёмном покое больницы, когда тот атаковывали бригады скорой помощи. И, как старший, он и ребёнка, привезённого с болями в животе, тоже посмотрит, и подтвердит мнение второго доктора, что данный живот на острый не тянет, или одобрит решение госпитализировать пациента для дальнейшего наблюдения, или сразу расстроит родителей, что у их чада острый аппендицит и надо оперировать. Естественно, кто-то из нас молодых в таких случаях начинал оформлять историю болезни на госпитализируемого ребёнка, а дядя Гриша, как бы невзначай, менял свою дислокацию из смотрового кабинета в коридор приёмного отделения. Конечно же, родители госпитализируемого ребёнка интуитивно тянулись за врачом, старшим и по возрасту и с благородной сединой, и, покидая пишущего, что-то там, молодого доктора, тоже перетекали в коридор, следуя за дядей Гришей. Начинали приставать к нему с расспросами, а как, да что, а когда и снова, а как:
– Доктор, а кто будет оперировать?
– А вон, – дядя Гриша кивает в сторону оставшегося в смотровой молодого коллегу, сопящего над описываемым в оформляемой истории болезни «Locus morbi», – студент.
– Да, вы что, доктор, как студент?! А почему не вы? Может, всё-таки вы сделаете операцию…
– Да, вы не переживайте, – успокаивает разволновавшихся родителей дядя Гриша, – он уже один раз оперировал!
Родители конкретно заглатывают, брошенную им блесну, и начинают, переходя на шёпот уламывать седовласого хирурга всё-таки взяться за операцию их ребёнка лично. Дядя Гриша делает вид, что сдаётся и начинает уступать уговорам:
– Ну, хорошо, я постою рядом, проконтролирую, как он, – типа, студент, – будет оперировать.
Мама больного ребёнка переключается на папу, отводит его в сторону, что-то ему горячо шепчет, доказывает, объясняет, папа начинает рыться по карманам, шелестеть купюрами, передавать их маме, снова слушать шёпот мамы, опять шелестеть, передавать маме, мама возвращается к доктору, в конце концов, дядя Гриша успокаивает родителей и обещает, что сделает операцию сам.
А, когда в клинике при кафедре появился представитель чёрного континента Френсис, решивший специализироваться по детской хирургии, он часто увязывался за дядей Гришей. И дядя Гриша на вопрос родителей, кто будет оперировать, кивал в сторону Френсиса:
– А вот он.
И Френсис, стоящий чуть сзади и сбоку от Григория Филипповича, при этом расплывался улыбкой на все свои белоснежные тридцать два и радостно кивал головой, что, типа, да, он готов полечить их ребёнка.
Наша больничная жизнь обычно текла по следующему распорядку. Рабочий день с 9 утра, ургентное дежурство до следующих 9 утра, новый рабочий день до 14 дня. Однажды после такой рабочей смены дядя Гриша затормозил меня с напарником, отдежуривших с ним ургентную ночь и собиравшихся уходить домой, пригласив на бутылку коньяка. Когда коньяк был распит, дядя Гриша объяснил, что бутылка от мамки ребёнка, которого я ночью прооперировал, но так как меня не могли найти на просторах больницы, а мамка очень спешила, он предложил ей помощь в доставке бутылки ко мне. Ну, вот и доставил.
Однако дядя Гриша не был жлобом и с ним можно было договориться, что на операцию, которую он обещал родителям сделать лично, помоемся всё-таки мы, молодые, а в протоколе операции укажем оператором его. В таких случаях дядя Гриша по окончанию смены, обязательно улучит момент и поделится с оперировавшим коллегой половиной своего гонорара.
Ну, а если кто из нас иногда спрашивал дядю Гришу, не боится ли он брать благодарность деньгами, дядя Гриша расплывался в улыбке и, гыгыкая, отвечал:
– Страшнее Аушвица ничего быть не может!
Копирование авторских материалов с сайта возможно только в случае
указания прямой открытой активной ссылки на источник!
Copyright © 2018 larichev.org
Я прекрасно понимаю щепетильность темы врачебных гонораров и то, что рассказ буквально балансирует на грани или острие лезвия. И, конечно же, он вызывает неоднозначную реакцию у вас читателей, особенно немедиков. Но создатели страны Советов и, в частности, системы советского здравоохранения сами же и заложили бомбу в основу строя, между прочим, и не одну бомбу. Все ли вы, читатели этого рассказа знаете мотивировку самых низких зарплат в стране у медиков? Первый нарком здравоохранения Семашко, он же и создатель этой системы, считал, что народ России врачей прокормит, поэтому им зарплаты достаточно символической. Однако с годами российский народ, превратившись в советский народ, очень быстро развратился бесплатностью предоставляемой ему медицины и забыл, что должен кормить своих врачей. И что оставалось делать бедным и нищим врачам?