Владимир Савичев
Мы друг другу не жалеем,
Наливай полней!
И в борьбе с зелёным змеем
Побеждает змей.
(Песенка из фильма «Жили три холостяка».)
***
И немедленно выпил.
(Венедикт Ерофеев.)
Когда я в первый раз прочёл «Москва – Петушки» в слепой, третьей, а то и четвёртой машинописной копии, то хохотал чуть ли не до колик. Спустя годы я перечёл поэму, уже вполне разрешённую, в книжном варианте, и понял, что, пожалуй, страшнее мало что попадалось. Какой мрак, какая безнадёга. Так что и сумбурный мой мемуар будет смехом сквозь слёзы.
Кто-то настойчиво теребил за плечо. Сквозь слой ваты золинговским лезвием прорезался в мозг голос:
– Быстро, быстро, молодёжь, стоянка пять минут!
Сел. Глаза не открывались. Как Вий на самообслуживании, поднял руками веки. На соседней полке сидел Серый. Его и в постные дни не истощённое лицо, похоже, увеличилось в размерах раза в два, эдакий блин непропечённый с пимпочкой посредине и двумя чёрточками вместо глаз. Бурят-монгольский идол, мля. Проводница, нависая над нами десятью пудами плоти, продолжала скрипеть железом по стеклу:
– Быстро, быстро, шнелль, шмутцигер хунд!
И мы выпали на перрон станции Жунёво, во глубине. Глубже, похоже, была только станция Дно. Тайга шумела тревожно. Ботинок на ногах Серого не было. Станционный жандарм, прислонившийся квадратной спиной к стене деревянного вокзала, открыл глаз. И в нём рубином вспыхнул огонь Дикой Охоты.
– Оба двое ко мне! – пророкотал он из необъятного нутра и взбил пыль копытом.
Ага, щас. Небо уронит ночь на ладони, нас не догонят! Мы порхнули сквозь чепыжи. Скукожившийся мозг бильярдным шаром летал по черепу и бил изнутри в виски, что-то вчерашнее поднималось из глубин организма и хотело на свободу как угодно, хоть через нос.
Кавалергардов бег был долог, тем не менее. И когда мы уткнулись лбами в покосившийся забор, то синхронно стали утробным рыком звать Боррррррю. На зов скрипнула калитка и вышел, облачённый в гимнастёрку образца 1879 года и сиреневые кальсоны муж взором светел. Степаныч, Добрый Фей, золушкин крёстный, взял нас на руки и отнёс в чертоги. Плескал что-то мутное в хрустальный мрак бокала, кормил как папа Карло хрустящими луковицами, ласково смотрел сквозь беломорный туман. И когда оковы тяжкие пали, темницы рухнули и Серый затянул «И сразу мир совсем не тот, и сразу солнышко встаёт…», мы кое-как сложили мозаику.
Именины Серого очень удачно сложились с получением степухи. Звёзды благоволили и лукаво подмигивали, коварные. Ну и погнали наши городских… Пиры Валтасара в сравнении – отчётно-перевыборное собрание в стародевичьем кружке вышивания крестиком. Потом в скверу, где детские грибочки, Серому пришла в голову плодотворная дебютная идея навесить прадядюшку, который, как он уверял, был камер-юнкером двора Его Императорского Величества, а ныне мирно прожигал бессмысленную жизнь в Женеве и, выходя на бережок озера, все глазоньки проплакал в ожидании внучатого. Жалость к одинокому недобитку пронзила наши сердца и мы рванули на вокзал. Были некоторые сомнения в приобретении билетов до Женевы, но купили мы их на удивление легко и без проблем. В пути портвейном усугубили. Такой вот вояж с анабасисом пополам. Хотя мне кажется, финал был не так уж и плох. Неизвестно, встретил бы нас женевский дедушка ананасом в шампанском, а жунёвский обогрел всем теплом широкой русской души и даже на прощанье одарил Серого обрезанными валенками. И добавил рупь, не достающий на обратные билеты.
Ну что я всё про себя, да про себя. Нескромно. Когда я пришёл работать в газету, более 30 тому назад лет, коллеги заходили в гости, а несколько позже тогда ещё не бывшая устроилась корректором, и она, наглядевшись на братию, выдала сентенцию, совсем не лишённую оснований: «Журналисты бывают двух видов – или пьяницы, или сволочи». И действительно, знавал я пару-тройку коллег не употребляющих не по слабости здоровья, а из внутренних побуждений. Редкостные были мерзавцы. «К пьющим отношусь с пониманием, к пьяницам с презрением, к непьющим с подозрением», – говаривал Буревестник, сам, как известно, будучи очень не прочь.
Так что пили из копытца почти все, но козлёночком всё же становились единицы. Как-то видели края, пьян да умён, два угодья в нём. Хотя, конечно, бывало и увлекались. Вот взять другого Серёгу, ныне здравствующего и непременно эти строки прочитающего. Умница он необыкновенный, его эрудиция зашкаливает за те пределы, когда уже хочется бить лопатой по головушке за всезнайство. Как-то встречаю его. Как, мол, что, где и почему. Уволили, говорит. Да ну?! Ты же специалист прекрасный, у редакторши в фаворе, а твоя слабость ни для кого не секрет. Да вот, отвечает, получил в пятницу аванс, выпил, в понедельник пришёл на работу, оказался четверг.
Выпимший гражданин, безусловно, отличается от его же тверёзого. Кто-то размякает, кто-то, обратное дело, мужает необыкновенно, но всё же личность если и расширяется, то до определённых пределов. Но жил-был на свете Дмитрич, ярчайшая иллюстрация к «Доктору Джекилу и мистеру Хайду». В трезвом состоянии – милейшей души человек, душка и осторумец, вежливый, тактичный и обаятельный. Профи высочайшего уровня, при этом в отличии от большинства бестолковой в жизни журналистской братии, обладавший крепкой деловой жилкой. В годы Пердистройки издыхающее областное книжное издательство смог крепко поставить на ноги. Но стоило ему хлебнуть, наружу вылезал тот ещё монстр. Злобный, агрессивный, изливающий сквернословие потоками. Нередко захаживал к нам в редакцию, благо только дорогу перейти, взыскивал редактора с рыком: «Где этот долбанный (жёстче, жёстче) татарин?» Наш неконфликтный Гусман прятался до тех пор, пока я Дмитрича ласково не выведу. Меня он почему-то любил во всех состояниях. А ещё, придя в пьянственное недоумение, совершал регулярные ходки в народную гущу. Причём тянуло его в самую густую. В ней и погиб. Однажды в случайной компании отребья, в беседке детского сада был ограблен и убит собутыльниками.
Миша был редактором весьма популярной газеты, но спился, потерял всё, что можно потерять, умер бомжом. Один коллега в запое повесился, другой застрелился из травмата. Немало просто впало в ничтожество. Такие дела.
Нынешнее поколение журналистов практически не пьёт. Но и журналистика представлена пронырливыми безграмотными копирайтерами. Наверное, никакой связи тут нет. Тем не менее факт имеет место быть.
А Мусоргский таки бухал, да.
(07.09.2019)
Оставить комментарий
