Владимир Савичев
Я совершенно не умею врать. И буквально физически корёжит, когда жизнь порою заставляет это делать. Мне кажется, что во время неприглядного процесса на лбу появляется бегущая строка «Врёт, врёт мерзавец!» ну Овен я в полный рост, что выросло, то выросло. А вот выдумывать, фантазировать мог и любил с самого раннего детства. Так, что не только мог накрепко убедить в реальности фантазий окружающих, но и легко поверить в них сам. Потом, уходя в толщу вод прожитых лет, потеряв на глубине памяти чёткость очертаний и выпуклость форм, они сливались с реальными воспоминаниями, проникали в них, сплетались и трудно, практически невозможно стало отличить. И чем глубже опускался на дно памяти железняк реальности, тем ярче сверкали в нём золотые блёстки выдумки. Вёл ли я изящные беседы с королевой муравьёв, кормила ли меня сырниками с малиной Бабка-Ёжка и смотрел ли в самое оледеневшее сердце провалами пустых глазниц скелет Последнего Фашиста? Может быть, всё может быть…
Когда мне было года три от роду, я умер. По-настоящему. Поздно диагностированная корь с запоздалыми высыпаниями, принятая сначала за элементарную простуду, дала сильнейшую двустороннюю пневмонию. Функционировала только верхушка одного лёгкого, остальные их полости были наполнены жидкостью, которую мне выкачивали через спину огромным шприцом. Температура достигала 42 и случилась со мной клиническая смерть с остановкой сердца. Но в Ярославле в те годы была сильнейшая школа педиатрии и детской пульмонологии особенно. Были доктора ещё с дореволюционным стажем работы и они вытащили меня за мои лопушистые уши с того света. Вот только порою возникает вопрос: а меня ли? Иногда мне кажется, что долетел я до облачка вместе с душою другого мальчика, и Кто-то, У Кого Много Имён, быстренько взвесив эти пушинки с правом возвращения только одной, сделал выбор не в пользу моей, и сдунул другую в моё тело.
Иначе как объяснить, что для многочисленного и довольно маргинального в целом клана Савичевых я всегда был белой вороной. Тётки мои были простоваты и хамоваты, дядьки простоваты и пьяноваты, кузены и кузины простоваты, хулигановаты и с повадками хищных зверят. А я вдруг самостоятельно научился читать и в волшебный мир выдумки нырнул с головой. Мне с двоюродными на семейных сабантуях было скучно, не интересно и нередко немного отвратно: их игры и забавы частенько издавали острый и пряный аромат неосознанной животной чувственности. И мне очень хотелось побыстрее покинуть их общество и в очередной раз перечитать «Приключения Ибрагима» или «Вниз по волшебной реке».
На лето, ещё с дошкольного возраста, меня всегда отправляли на ведомственные дачи, а с семи лет в пионерский лагерь имени «Молодой гвардии». Я в этих ссылках видел мало хорошего, поскольку уже упоминал о том, что регламентированные коллективы вызывали и вызывают у меня стойкий рвотный рефлекс. Но был и огромный плюс: неизведанные миры, звенящие радугой волшебства, заставляющие судорожно биться колокольчик сердца от восторга и ужаса.
Воспитательницы, семнадцатилетние девы из педучилища после бурной бессонной ночи спешили побыстрее отвести нас в берёзовую рощу, где тут же ложились в густую мураву и томно смыкали очи. Солнечные зайчики сквозь густую листву щекотали их пушистые щёчки и навевали глубокий здоровый сон часика эдак на два. Послушное стадко паслось вокруг, нанизывая бусинки земляники на стебелёк травы, чтобы потом одним движением всосать эту неповторимую сладость. Майские жуки, толстые и тяжёлые, с гулом штурмовиков летели на задания, изредка терпя крушение, довольно ощутимо врезаясь в лоб.
Я не любил стадко и не был послушным. Поэтому уходил бродить. Надо заметить, что во мне с раннего детства встроены компас и часы. Поэтому не блудился и к пробуждению пастушек возвращался почти всегда. Так что криков и поджопников почти никогда не было.
Чудеса не заставляли себя ждать. Как-то на сумрачной поляне я увидел гриб выше меня ростом (честное-пречестное), но приблизиться к нему не дала гвардия мухоморов. Они так отчаянно замахали саблями, что я решил не рисковать. Царь-Гриб величественно кивнул.
Муравейников в лесу было видимо-невидимо. Меня к ним тянуло просто непреодолимо. Мог сидеть рядом бесконечно и ещё полчасика и смотреть, смотреть, смотреть на это коловращение жизни. А однажды на вершину самого высокого небоскрёба выплыла Королева. Крылышки переливались перламутром, а корона постреливала лучиками брильянтов. Её Величество была доброжелательна и общительна. После положенных по политесному протоколу расшаркиваний мы завели бонтонную беседу о трудностях управления столь хлопотным хозяйством, об особенностях выпаса гусениц и о территориальном споре с невеждами и хамами из соседнего муравейника и что, не дай бог войне. Потом она, изящно сделав реверанс, сказала, что спешит принять посла Жуколяндии и скрылась в глубинах небоскрёба. Я встряхнул головой, сладкая летняя истома лёгким облачком вспорхнула в лазурь. Приснилось? Наверное. Но когда я уходил, обернулся и бриллиантовый лучик от короны пробился сквозь брёвнышки муравейника.
Бабка-Ёжка жила в самом глухом-преглухом лесу. Когда я в странствиях набрёл на избушку, то был совершенно уверен, что она не касается земли, а опирается на когтистые мощные лапы. И когда из покосившейся скрипучей двери вышла древняя как Вселенная старушка, я нисколько не сомневался, что это она самая, любительница сажать на лопаты и делать из добрых молодцев цыплят табака. Старушка была не так что бы очень похожа на Милляра Георгия Францевича, но кто ж их знает, какие они в жизни, а не в кино. Лицо было с кулачок и сморщено подобно хорошо пропечённому яблоку, на голове был завязан платок в крупных маках, на сухоньком теле байковый халат тоже в цветочном оформлении, на ногах опорки из обрезанных валенок.
– Бабушка, вы меня съедите? – полным безысходной обречённости голосом проблеял я.
Та мелко засмеялась вовсе не хриплым, а каким-то даже хрустальным смехом.
– Я сегодня сытая, да и грех тебя такого заморённого в печь, вон гляди-ко, щека щёку ест. Ты погодь-ка здесь, паголёнок.
Она зашла в избу и вскоре вынесла сочень, истекающий малиновым соком и пахнущий так, что слюнообилие раздуло щёки. Удержаться было совершенно невозможно, и я буквально всосал угощение, практически не жуя. Старушка щурилась и бормотала удовлетворённо:
– Надоть, худющий, а такой солощий. А вот держи тебе ещё от Яги на память.
И она протянула мне деревянную ложку, расписанную по чёрному полю такими же алыми маками, что украшали её платок. Ложка с краю была чуть-чуть то ли обломана, то ли откусана. Я взял. Внутренний будильник давно звенел: пора.
– Спасииииибо!!! – побежал со всех ног по тропинке. И вот что интересно, не один ещё раз я пытался найти эту избушку, но, не смотря на внутренний компас, так и не нашёл. А ложку сохранил до взрослых лет, потом она потерялась при многочисленных переездах, но уверяю вас, что бабушкины шти, и так вкуснейшие, были вкуснее многократно, когда я ел их этой, а не металлической ложкой. Проверено.
А вот Последний Фашист был настоящим Ужасом, в полный свой костлявый рост. В Ярославле с конца войны и до начала 50-х годов было много пленных немцев, занимались они строительством, основной концлагерь располагался на месте нынешнего легкоатлетического корта, и живу я, кстати, сейчас в районе, в основном и построенном пленными немцами. Мама рассказывала, что в целом, не смотря ни на что, относились к ним доброжелательно, даже подкармливали, не смотря на скудость собственной жизни. Потом те, кто не умер, были отпущены домой. Но я был твёрдо уверен, самый последний фашист никуда не уехал, а сбежал и прячется, чтобы мстить.
И я встретил его.
Во время очередного анабасиса я набрёл на развалины явно ещё дореволюционной постройки кирпичного дома. Трудно уже было сказать, чем он являлся изначально – или небогатой усадьбой, или вообще хозяйственной постройкой. Но для меня было очевидно, что это графские развалины и уж непременно с кладом во глубине. Никакой приличный охотник за кладами не будет тратить время на этажи, сундуки, истекающие златом, само собой, хранятся в подземельях. Я полагал себя очень приличным кладоискателем, поэтому сразу полез в подвал. С первых ступеней полуобвалившейся лестницы начал ощущать, что как в ледяную воду, спускаюсь в обитель Зла. Уверенность в успехе предприятия становилась всё тощее с каждой секундой спуска. Но корыстолюбие тащило за шиворот. И вот стоило мне ступить на рыхлый песок, как в дальнем углу я увидел его, Последего Фашиста. В подвале в целом не было темно, свет проходил через многочисленные дыры в полу первого этажа. Но полумрак царил. Последний Фашист сидел, прислонившись к стене, раскинув кости ног, с ободов рёбер свисали чёрные клочья эсэсовского мундира. В пустых глазницах черепа плескалась чёрная бездна. Он улыбался, а ствол шмайссера был нацелен мне в пупок. Я застыл как жена Лота на миллион миллионов лет, но камешек, вывалившийся из кладки, прогрохотал автоматной очередью и меня вынесло на солнечный свет за одну десятую секунды. Я бежал через кусты и только мог всхлипывать. Заорал, нет, даже завыл, только отбежав километра три. То время уже придавлено неимоверной глыбой лет, но до сих пор кажется, что большего ужаса я не испытывал никогда.
По ночам в спальне рассказывали страшные истории. Все, затаив дыхание, слушали про гроб на колёсиках, чёрную простыню и красные пятна. Кто-то накрывался от страха с головой одеялом. Мне было скучно и порою смешно. Только не понимал глубочайшего идиотизма жертв, с маниакальным упорством стремящихся занять лежбище свежеупокоенного, чтобы быть непременно удавленным той же чёрной простынёй, которой явно эта рутина остоебла до горькой редьки. Впрочем, подобный сюжет – до сих пор классика голливудских ужастиков. Мир нисколько не поумнел.
И, наконец, хоть и получается не в тему, но коли речь зашла о Голливуде, не могу не упомянуть и о своём вкладе в мировой кинематограф. Классе во втором учительница на уроках рукоделия дала нам задание пошить своими руками мягкую игрушку – Пифа. (Моё поколение прекрасно помнит эту милую псинку, героя комиксов французской «Юманите»).
Я отдался заданию со всем пылом юного творца, отсекал все попытки мамы и старшей сестры вмешаться в процесс. И без ложной скромности скажу, что результат превзошёл все ожидания. Когда я принёс зверя в класс, он произвёл настоящий фурор, одна девочка даже заплакала. Учительница тоже была в восторге и вкатила мне неуд. Почему-то по поведению.
И лишь гораздо позже я заподозрил, что моё творение каким-то неведомым путём попало в руки Ридли Скотта и вдохновило его на «Чужого».
Не жалко, пусть.
(12.06.2019)
Оставить комментарий
