Владимир Савичев
Больно не было. Ну то есть совсем. Было ощущение нереальности происходящего и кружилась голова. Я с каким-то равнодушием смотрел на прижатую к левой части живота руку, сквозь пальцы которой живо, как первые весенние ручейки бежали на гимнастёрку, галифе, сапоги и, наконец, на доски пола палатки четыре весёлых струйки крови. Гордый горец был бледен, как снег на вершине Эльбруса и только бормотал на автомате: «Друг, друг, друг, я нэ хотэл!». Я так же на автомате послал его на хуй, развернулся и потопал в санчасть. Благо палатка соседняя.
Наш путевой железнодорожный батальон считался БАМовским, хотя штаб располагался формально на станции Известковая Еврейской Автономной республики Хабаровского края. Но работали мы и на Транссибе, и на ветке Известковая – Ургал, да и на самом БАМе. Куда пошлют. А палатки, в которых весь год жил батальон, располагались на станции Ядрино, что уже в Амурской области. Это был филиал Артека, с его весёлым иноголосьем дружбы народов, только куда более задорный, с обилием экстремальных развлечений. Из 360 человек славян было человек 20, добавим полтора десятка прибалтов, остальные – жизнерадостные дети солнца – степей, пустынь и гор. Мне неизменно ласкало слух исполнение первой ротой в двадцать акцентов строевой песни «Россия, любимая моя!». Когда я прибыл в батальон после подмосковной учебки, где расстёгнутый крючок приравнивался к измене Родине, был, мягко говоря, фраппирован внешним видом бойцов (форма номер 8, что спиздим, то и носим) и атмосферой Гуляй-Поля в целом. Все спорные вопросы решались методом – в зубы. Немного не по уставу, зато быстро и доходчиво.
Воины пахали, пили корейский самогон и пыхали дурной дальневосточной коноплёй, бились со спаринг-партнёрами и стенка на стенку по национальной принадлежности. Офицеры томились и скучали. Развлекались в силу своего разумения и чувства юмора. Бухали в основном. Про великого фантазёра командира нашего взвода связи старлея Гену Липатникова, который как-то выехал на вечернюю поверку на белом батальонном одре Ландыше, которому было лет 370, весь раскрашенный зелёнкой и хотел порубать деревянным мечом неверных, но пал, я уже рассказывал.
Майор Фресс, начальник штаба, помнится, утешил душу таким экзерсисом: увидев, что в воскресенье батальон успешно дрыхнет после подъёма, взял парочку дымовых шашек, выломал по дороге внушительный дрын, запалил шашки, подождал, пока раскочегарятся и зашвырнул их в ближайшую палатку. Когда народ на карачках, в слезах, соплях и выхаркивая бессмертную душу, выползал из жилища, на пороге их приветливо охаживал дрыном по хребтине товарищ майор. Всем очень понравилось, бодрило необычайно.
В общем, все скучали. Скучал и капитан медицинской службы Владимир Степанов, начмед батальона. Но скучал он томно, можно сказать, экзистенциально, поскольку родом был из Питера, там закончил четыре курса меда, а потом ещё три в Горьковской военной медицинской академии.
А познакомились мы так. Шёл я себе по забытым уже нуждам мимо санчасти. На скамеечке, обняв за плечи меланхоличного фельдшера Васю Царану, сидел дюжий капитан и, закатив глаза к небу, протяжно завывал:
– Или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет, так, что сыпется золото с кружев…
Я, врывшись копытами в землю, притормозил, так что пыль столбом и продолжил:
– С розоватых брабантских манжет.
Сказать, что доктор в погонах охуел, значит не сказать ничего. Он замер с отвалившейся челюстью и глаза его покатились голубыми звёздами в сне…, в песок. Потом он всё же подобрал их, вставил, толчком кулака вернул челюсть на место и спросил с глубоким придыханием:
– Ты хтооооо?
Он бы не удивился, если бы я сознался, что я Апостол Андрей или тень отца Гамлета. Вероятность их появления здесь была примерно равна вероятности появления человека, знакомого с творчеством Гумилёва. Я скромно представился, сняв цилиндр и шаркнув ножкой.
Так мы и сошлись, а потом и подружились на почве любви к изячной словесности. Нередко вечером под рюмочку разбавленного спирта, но без фанатизма, лишь для духоподъёмности, сидели за шахматами или картишками и нежили друг друга Серебряным веком.
Капитан Володя признался, что мечтал стать капитаном, но только дальнего плавания. Но цепи военно-врачебной династии были крепки и неразрываемы. Так что себя он не без оснований называл капитаном дальней медицины.
А вообще он был фрондёр и хулиган. Пользуясь тем, что непосредственно подчинялся бригадному начмеду, изысканно посылал в лес батальонное командование и прославился тем, что как-то товарищу майору Фрессу, с которым у него были особенные контры, поставил от гайморита ведёрную клизму. Кстати, помогло, нос тоже прочистило.
Вернусь, с чего начал. Возвратился из Биробиджанского госпиталя после желтухи. Зашёл в библиотеку, нашёл, что в свежих номерах «Нового мира» опубликован новый роман Грэма Гина, обрадовался, вернулся в палатку, сел на шаткий табурет, углубился. Тут надо заметить, что вид я имел не уставной: при почти двухметровом росте весил тогда 72 кг, труп в отпуске, да ещё и в очках. В батальоне давно жил как на льдине: я никого, меня никто. Вумных все же дикая дивизия уважала, да и должность была просто ой: инструктор штаба. Скажем, мог обеспечить избранных не только значками, но и официальными к ним корочками. Кто служил, тот поймёт. Так что жилось достаточно комфортно, насколько это было возможно в данных условиях. Но в палатке оказались два прикомандированных представителя одной солнечной виноградно-нефтяной республики. И я им не показался. Сидит тощий длинный в очках. Читает, понимаш. Классическая жертва.
– Эй, ты, длиннаай, метнулся два сигарет!
Вот и не хрена себе, приходи кума любоваться. Джентельмены были посланы к блудливой маме. Вах! Один подбегает ко мне и даёт оплеуху. Тут счёт пошёл на доли секунды. Мне хоть до дембеля было уже всего ничего, но у нас ведь как: дембель не дембель, а не ответишь, зачморят до ниже плинтуса. Я встаю с табуретки и надеваю её на голову джигиту. Тот делается томным и ложится. Второй бьёт меня заточкой в бок. Кровь, дым и пепел, Корнель в полный рост. Убивец готов хлопнуться в обморок рядом с павшим.
Прихожу в санчасть. Капитан Володя спокоен, как Пирогов на Малаховом кургане. Заводит за занавеску, где и перевязочная, и манипуляционная и операционная.
– Так, нукася что там у нас? Аааа, фигня, брюшина пропорота. В госпиталь поедем?
– Ну уж говна-пирога, только оттуда, здесь шей.
– Это мы мигом-с. Только, батенька без наркоза. Спиртяги дать.
– Угу.
Дал, заштопал за десять минут. Оставил на пару дней в санчасти. А джигит ушибленный вообще обошёлся разноцветной шишкой на лбу. Череп был явно сделан из крепчайшей горной породы.
– Ну и где изволили? – спросил после штопки доктор.
– На грабли упал.
– Заявление в прокуратуру писать будем?
– На кого, на грабли?
– А, ну-ну.
Кстати, дети гор про это решение не знали и через пару дней я получил с глубочайшими корзину со свежайшими фруктами. И это в начале весны. Уважаю.
Когда наш батальон вдруг передали в состав Свердловской бригады и мы готовились к переезду в Западную Сибирь, нужно было срочно написать историю батальона. Мне врезались из этой великой летописи в память такие строки: «Но кроме достижений, в батальоне есть и отдельные недостатки, такие, как капитан медицинской службы Степанов».
(08.06.2019)
Оставить комментарий
