После окончания института мне, прошедшему субординатуру по детской хирургии, было отказано в интернатуре по этой же специальности. Но не на того напали. Поездив, почти три месяца, по маршруту Харьков, место жительства и учёбы, – Ворошиловоград, место распределения педиатром, – Киев, в министерство здравоохранения, – Харьков и Харьков – Киев – Ворошиловоград – Харьков, потыкавшись в ватную стену, плюнул и рванул в Москву, в Министерство Здравоохранения СССР. В Москве моя проблема была мгновенно решена, москвичи заставили киевлян трудоустроить меня в интернатуру по детской хирургии. И моя интернатура начала протекать в детской хирургической клинике Харькова, которая доживала свои последние дни в старом приспособленном здании. Город завершал строительство новой детской клиники, в которой должно было существенно увеличиться количество коек, а значит, и врачебных ставок. На эту новую детскую хирургическую клинику я и положил глаз.

Поэтому моя интернатура, а в тот год я был в клинике единственным интерном детским хирургом, и первый год Борькиной и Сашкиной клинординатуры по детской хирургии протекали не в освоении и совершенствовании выбранной нами специальности, а в качестве чёрнорабочих в корпусах, готовящейся к пуску новой клиники. Борька молодой доктор, уже несколько лет поработавший детским хирургом, а Сашка мой однокурсник, сначала комсорг, а затем староста нашего курса, успевший перед институтом отслужить армию.

Готовя новую клинику к открытию, мы выполняли функции грузчиков, таская по этажам завозимую мебель и оборудование, слесарей-сборщиков, собирая кровати, медицинские шкафы и прочую мебель, уборщиков, отмывая облицовочную плитку в операционных, перевязочных и прочих подсобных помещениях.

Первого больного больница приняла в марте 1976 года, хотя официальная дата её открытия была несколько позже. Моя же интернатура завершилась 30 июня и на следующий же день 1 июля, отказавшись от положенного мне отпуска, боялся пролететь и потерять место, я был принят в трудовой коллектив и приступил к обязанностям врача детского хирурга.

Однако, несмотря на свой, в виду молодого возраста и отсутствующего врачебного стажа, низкий статус, я оказался в привилегированном положении. В связи с тем, что я, весьма на высоком профессиональном уровне, владел искусством фотографии и киносъёмки, в моём распоряжении оказалась больничнокафедральная фотолаборатория. Собственно, я её и создавал. Кстати, это помещение без окон располагалось стратегически в очень выгодном месте, в цокольном этаже на перекрёстке всех путей, возле лифта, чёрной лестницы, недалеко от приёмного отделения. Мне удалось укомплектовать её не только столами для фотоработы и перекуса, детской ванночкой для отмывки фотографий от фотореактивов, но и топчаном, где можно было не только отдохнуть, холодильником, не только для фотоматериалов, и даже телефоном с выходом в город.

Став хозяином такого помещения, я в одночасье, хоть и был салагой, оказался в более выгодном положении, нежели все остальные, бывалые врачи.

Больница осваивалась и обживалась постепенно и медленно. В оперблоках часть помещений, по проекту предназначенных для отдыха врачей, достаточно долго, были под замками, профессор, заведовавший кафедрой и руководивший клиникой, на просьбы открыть комнаты кричал, что не позволит из оперблоков делать ебатории. А лабиринты цоколя и подвала с многочисленными ответвлениями коридоров и нишами-комнатами были неведомыми, не освоенными, необжитыми даже, когда я через два года увольнялся из больницы, Например, в подземной части скудно освещался только коридор, соединявший корпус клиники с пищеблоком.

А тут и Новый Год приближался и я, вливающийся в коллектив, с удовольствием согласился отдежурить новогоднюю ночь. Старшим бригады был назначен Лев Григорьевич*, а вторым хирургом был Васька.

Когда день икс наступил, все члены ургентной бригады, три хирурга, один анестезиолог, две операционные медсестры, две анестезистки, медсестра ургентной палаты и две санитарки явились на дежурство с праздничными блюдами, соленьями, конечно, не забыты были шампанское и более крепкие горячительные напитки.

К вечеру 31-го в ургентной палате накопилось несколько человек с острыми аппендицитами и Лев Григорьевич дал команду бригаде помыться, оперировать поручил мне, а Ваську отправил вскрывать гнойники. Свободные от работы взялись накрывать стол. По завершию работы в операционной, меня вызвали в приёмное отделение, где ждал сюрприз, ко мне на дежурство приехала жена. Я переодел Людку в своей фотолаборатории и поднял в оперблок, влив её в наш дружный коллектив.

С приближением Нового Года мы уселись за праздничный стол, проводили старый год, поблагодарив его, как водится, за всё хорошее и доброе, чем он нас радовал и награждал. Когда до полночи оставалось чуть более десяти минут, раздался звонок телефона. Приглашали в приёмное отделение на скорую. Естественно, бежать на приём надо было мне, как самому молодому и зелёному в бригаде. Лев Григорьевич с Васькой хором приказали мне не исключать острый живот и, от греха, госпитализировать ребёнка для наблюдения. Я бегом к лифту, спустился в цоколь к приёмному отделению. Поздоровался и поздравил с наступающим праздником бригаду скорой и родителей болящего ребёнка. Отпустил скоряков, порасспрашивал родителей о болезни их чада, попальпировал больной живот, предложил им госпитализировать ребёнка для наблюдения, бегом оформил историю болезни и поспешил назад к лифту, к праздничному столу, до двенадцати оставалось две-три минуты…

Новый 1977 год я встретил в лифте!

После недолгого застолья начались дежурные будни. Обошли отделения, встретили ещё несколько скорых, насобирав в ургентную палату нескольких детей с болями в животах. Освободившиеся от той или иной работы периодически возвращались к столу, за которым постоянно пребывала моя жена и тусовалось два-четыре человека. К трём часам ночи Лев Григорьевич определился с детьми, лежащими в ургентной палате, и дал команду троих из них готовить к операции. Я с радостью получил добро на «мыться», а Васька не возражал. Получалось, что я завершил операционный год клиники и я же открывал новый счёт в наступившем году.

Когда я работал в операционной, в неё спешным шагом вошла жена и заняла позицию зрителя. Глаза её горели, лицо раскрасневшееся, дышала явно спеша.

– Выпила, – подумал я.

За ней в операционную быстрым шагом вошёл тоже часто дышащий и раскрасневшийся Лев Григорьевич, начал интересоваться, какие аппендициты я оперирую, всё ли идёт нормально.

– Выпил, – подумал я и о нём.

Причина же возбуждения Людки и Льва Григорьевича оказалась в ином. Часть бригады со мной трудилась в операционной, Васька с одной из медсестричек уединились в какой-то каморке, чтобы поговорить про жизнь, моя жена осталась ждать нас за праздничным столом. И тут к ней присоединился Лев Григорьевич, который начал пытаться присоединиться несколько теснее. Супруга стала его увещевать:

– Лев Григорьевич, да вы что, я же с Валерием!

– К чёгту Валегия, к чёгту! – продолжал активничать Лев Григорьевич.

Жена выпорхнула из-за стола, Лев Григорьевич устремился за ней. Людка вскочила в лифт, успевший захлопнуть свои двери перед носом Льва Григорьевича, и нажала одну из его кнопок, лифт устремился вниз. Приехав, куда приказала кнопка, лифт выпустил Людку на свободу и она рванула из него по какому-то слабоосвещённому коридору. Услышала сзади, что лифт, как только закрыл за ней двери, тут же отправился вверх. Промчавшись с вытаращенными глазами по странному коридору, где цокот её каблуков усиливался гулким эхом, свернула направо, увидела, что спешит в темноту, она затормозила, огляделась по сторонам и вдруг поняла, что находится в неведомых катакомбах. Развернулась назад к лифту, а он уже сам спускался сверху навстречу с ней. Людка заметалась в ловушке, а к ней уже приближалось эхо шагов спешащего на помощь Льва Григорьевича. И тут взор её остановился на входе в боковую нишу… Людка отважно шагнула в темноту и затихарилась, как в эру милосердия Шарапов, спасаясь от горбатого. Лев Григорьевич пробежал мимо. Людка выпорхнула из укрытия и помчалась к спасительному лифту. Лев Григорьевич, услышав за своей спиной, стук её каблуков, бросился догонять и опять не успел в лифт, захлопнувший двери перед его носом. На этот раз кабина лифта вернула Людку назад в оперблок, она вскочила в какую-то комнатушку и, можно сказать, всё испортила Ваське, перепугав его медсестричку. Наконец, запыхавшаяся, но счастливая жена нашла спасение возле моего операционного стола. Лев Григорьевич тоже был доволен, что гостья не сгинула в подвалах больницы.

Я же, ещё не знавший про Людкины приключения, пребывал в эйфории от ощущения счастья за ушедший год, давший мне начинающему врачу, пусть с трудом, работу в крупной клинике, открывший мне путь в детскую хирургию, за наступивший год, поднявший передо мной шлагбаум в начинающуюся жизнь, где ждут меня славные победы и блестящая карьера.

Я, конечно, ещё не ведал, что очень скоро пойму, что в этой больнице уготован мне потолок рядового примитивного аппендэктолога, что ждёт меня удел алкаша и подзаборное пространство, и, спасаясь от этих грустных нерадостных перспектив, уже через полтора года помашу ручкой этой клинике.

А Льву Григорьевичу повезло, что я не ревнивец.

___________

*Рассказ о Льве Григорьевиче читайте здесь

Копирование авторских материалов с сайта возможно только в случае
указания прямой открытой активной ссылки на источник!
Copyright © 2019 larichev.org