В ординаторской.

В больничном миру он был Кошевой от сокращённого варианта его фамилии. В детскую хирургию пришёл, как и многие его коллеги того времени, из общей, взрослой, хирургии. Был аспирантом на одной из хирургических кафедр института усовершенствования врачей, руководимой профессором Ляховицким, но с завершением аспирантуры не подал к защите диссертацию и ушёл в свободное плавание, вынырнув в детской хирургической клинике. Однако много позже помог написать диссертацию одному из своих коллег.

Оперировал быстро, анатомично, красиво даже виртуозно. Быстрый в движениях, нетерпеливый, ему было в облом по ходу операции просить у операционной медсестры тот или иной инструмент и он сам хватал с её столика, что ему нужно в данный момент. А так как инструменты, в преимуществе своём зажимы, аккуратно разложенные на операционном столике, обращены к хирургу своими носиками, то схватив зажим за губки, он, подбрасывая его вверх с вращением и, приземляющегося, ловко отлавливал кольцами на свои пальцы, тут же фиксируя на нужных мягких тканях операционной раны. Иногда, конечно, случалось, инструмент падал на пол, но неудачи были очень редки. Я про себя называл его с любовью Жонглёром. Вот сейчас пытаюсь вспомнить, ассистировал ли он нам молодым врачам, и не получается, по-крайней мере, память моя не показывает картинок с ним, стоящим напротив меня на крючках, мне кажется, он не выдержал бы этой нудоты. Память держит только воспоминания с ним, заглядывающим в рану через моё плечо, или, подбежавшим к столу со стороны операционной медсестры, если я работал без ассистента и подсказывающего, как поступить лучше. Он мне многое доверял делать самому.

Кошевой был общительным и невероятно эрудированным во многих областях, помимо медицины с хирургией, разбирался в литературе, музыке, истории, хорошо знал исторический Харьков, в подробностях знал биографические данные многих корифеев медицины, как прошлого, так и новейшего времени, прекрасно владел русским языком. Его выступления на клинико-патологоанатомических конференциях, на которых проводились разборы по поводу каждого погибшего пациента, отличались яркостью, аргументированностью, было видно, что они симпатичны далеко не только аудитории, но и шефу и тот прислушивался к мнению Кошевого. Писанные им протоколы операций и дневники в историях болезней были лаконичны и кратки. Чем меньше ненужных подробностей, тем меньше будет вопросов у прокурора, любил повторять он. И я ему подражал.

Обаятельный, отзывчивый, добрый, с богатым чувством юмора, из него так и сыпались анекдоты, прибаутки, всевозможные жизненные истории, не жадный делиться с молодёжью своими знаниями и опытом и, как позже оказалось, невероятный хулиган, он сразу покорил меня студента-волонтёра и стал одним из немногих, к кому я рвался на дежурства и по праву считаю его одним из своих учителей. Он многому меня научил не только в хирургии, но и, как идти по жизни.

Инструменты НИИЭХАиИ и игла (1) для наложения кисетных швов: а – на двенадцатиперстную кишку; б – на тонкую кишку; в – на слепую кишку; г – схема проведения прямых игл (1).

Кошевой единственный из наших больничных хирургов, который пользовался неведомыми для меня тогдашнего, начинающего доктора, приспособлениями и инструментами, облегчающими и ускоряющими те или иные этапы операции, например, кисетные швы на слепую кишку при аппендэктомии он предпочитал накладывать с помощью специально разработанного для этого НИИЭХАиИ инструмента.

Однажды мы молодые врачи провели хронометраж выполнения им аппендэктомии – 8 минут от начала разреза до отрезания нитяных хвостов на наложенных швах. Например, моим рекордом были 12 минут. Естественно, речь идёт не о соревновании и спешке, а о нормальном гладком проведении типичной неосложнённой операции, говорю же, что руки его во время работы мелькали.

Но были в жизни Кошевого и чёрные страницы. В 60-годы морфин был весьма доступен, по крайней мере, для врачей и не миновала сия беда моего учителя. После гибели от передозировки наркотика анестезиолога одной из клиник города, друга Кошевого, а потом и после, чудом пережитой, передозировки им самим и, выжившего исключительно благодаря бдительности одной из санитарок и оперативности его коллег по ургентной бригаде, он нашёл в себе мужество вырваться из этого капкана, правда, своеобразным образом. Пересказываю с его слов. Взял отпуск и уехал на Урал к маме, купил ящик водки, мама выделила ему одну из комнат, куда он попросил её без особой нужды не заглядывать. С терзающей его ломкой он боролся водкой. Впал в беспамятство, время остановилось. Пришёл в себя жутко разбитым, с диким сушняком и с головой не просто тяжёлой, а, как ему казалось, объёмом равным объёму комнаты, вокруг валялись два десятка пустых водочных бутылок. Так он победил наркоманию, но стал пьяницей, к счастью, не горьким, а запойным. Кошевой мог по полгода и дольше капли не брать в рот, начинал заниматься спортом, тягать штангу, но наступал момент, он срывался и уходил в пике, но, как правило, умудрялся держать себя  в допустимых рамках и продолжать работать. Причём в эти горькие периоды он, становясь за операционный стол, оставался чёток и великолепен, а лиши его стакана и всё, больной, разбитый, нетрудоспособный.

Помните спектакль по Шукшину «Энергичные люди» с незабвенным Евгением Лебедевым, как он утром, из-за танцующих тремором рук, смог донести, не расплёскивая, до рта стакан водки с помощью полотенца, перекинутого через шею?

Однажды в подобной сцене я наблюдал и Кошевого.

Суббота, а спирт в больнице  старшие медсёстры отделений получали на неделю вперёд по понедельникам, то есть, к концу недели он был потрясающим дефицитом и разжиться им было крайне трудно. Что интересно, старшее поколение хирургов в этом плане по субботам и воскресеньям было беспомощно и только несколько молодых докторов могли раздобыть в эти дни немного спирта. Рабочий день уже закончился, но расходиться по домам не хотелось и нас несколько человек собралось в ординаторской приёмного отделения, подальше от начальства. Всем хотелось чуть-чуть снять напряжение и чувство усталости после тяжёлого рабочего дня, у трёх из нас он длился 30 часов. На охоту за спиртом отправили меня и я принёс половинку двухсотмиллилитрового флакона из-под физраствора. Дразнить этой каплей слизистые желудков нескольких человек было смешно и мы просто чесали языки, разговаривая про жизнь. И тут в ординаторскую ворвался, бывший на дежуранстве, опаздывающий Кошевой. Расширенные горящие глаза, лицо бледное, на лбу капли пота, движения резкие, руки трясутся. Видно, что человек болен и ему очень плохо. Я обратился к коллективу с просьбой пожертвовать раздобытую порцию на поправку здоровья коллеги, возражений не последовало. Перелил спирт из флакона в гранёный стакан и долил воды до уровня, указанного мне Кошевым дрожащим пальцем чуть ниже рельефной верхней кромки стакана, изобретённого Верой Мухиной. Кошевой схватил его и стакан затанцевал в трясущейся руке, расплёскивая драгоценную жидкость, уровень которой мгновенно существенно уменьшился. Кошевой тут же приземлил его обратно на столешницу в образовавшуюся лужицу.

– А вы его двумя руками, – посоветовал я.

Следуя совету, он, захватив стакан двумя руками, каждая из которых, трясясь, нейтрализовывала тряску своей оппонентши, понёс его дрожащего, но почти не расплёскивающегося, ко рту. На всю комнату раздался цокот края стакана о зубы, но с первыми же жадными глотками цокотание прекратилось, с половиной выпитого исчез тремор рук и Кошевой освободил левую, допив всё, спокойно, как ни в чём не бывало, поставил стакан на стол. Теперь он выглядел абсолютно нормальным и здоровым. Клянусь, если бы оказалось, что мне в этот момент требуется срочное оперативное вмешательство, я бы ни секунды не задумываясь, доверился этому прекрасному хирургу и уверен, Кошевой не подвёл бы.

Как-то я работал в ургентной операционной, вдруг со стороны ургентной палаты раздались крики, шум. В операционную влетел Кошевой и громко потребовал у моей операционной медсестры скальпель и изогнутый зажим, а за ним ургентная медсестра с санитаркой спешно вкатывали низкую каталку, выставленную по уровню кровати, с которой на неё перетащили задыхающегося мальчишку лет 9-10. В суете и переполохе каталку с меняющимся уровнем высоты не удавалось поднять до уровня соседнего со мной свободного операционного стола и Кошевой прямо на ней, согнувшись раком над мечущемся в агонии ребёнком, крикнув санитарке держать его руки с торсом, а медсестре зафиксировать голову, решительно вонзив нож в шею пацана, сделал горлосечение, расширил края раны зажимом. Мальчишка захрипел, плюясь из раны слизью и кровью, перестал метаться, начал розоветь, а Кошевой ввёл через рану в просвет трахеи, поданную ему моей медсестрой трахеотомическую канюлю. Только после этого он перенёс мальчишку с каталки на операционный стол, где его принял в реанимационную работу уже анестезиолог.

В те далёкие времена мы оперировали в перчатках многократного применения из толстой прочной резины. Медсёстры кипятили их в стерилизаторах и перчатки после многократного варения растягивались до огромных размеров, превышая размеры наших рук в несколько раз. Как-то, заглянув, в операционную, кто там и что оперирует, увидел за работой Кошевого. Руки его были голые, светло-коричневыми от йода. А надо заметить, неведом нам был в те годы СПИД, да и дети, перенесшие гепатит, были редкостью.

– Вы без перчаток? – удивлённо спросил я.
– А ты попробуй, – ответил Кошевой, – главное руки хорошо помыть и щедро йодом задубить кожу.

И, конечно же, в ближайший представившийся мне случай, попробовал. Ощущения потрясающие, удобство работы невероятное. Но недолго музыка играла, однажды меня бесперчаточного застукал шеф клиники, профессор наказал меня запретом мыться в течение месяца. Досталось и Кошевому, как старшему бригады, недосмотревшему и позволившему.

Именно Кошевой просветил меня, в том, что алкогольный выхлоп изо рта забивается исключительно и только более остро пахнущим и, так же выделяющимся из лёгких, как и алкоголь, эфиром, которого в те времена эфирных наркозов было подобно грязи. Плеснуть на ладошку лодочкой быстро испаряющейся жидкости и, наклонившись над ней, интенсивно глубоко повдыхать. От вас за версту несёт лекарством и никто никогда не догадается, что вы приняли на грудь. Проверял на своей бывшей жене. Пришёл однажды домой после 30-часового рабочего дня немного нетрезвым. Супружница, мгновенно догнавшая, что я совершил по отношению к ней преступление, пошла на скандал:

– Ты опять нажрался? – заорала она с перекошенным злобой лицом.
– А ты мне наливала? – банально парировал я, заплетающимся языком.
– А ну дыхни! – потребовала она и я, набрав полные лёгкие воздуха, приблизившись к её лицу, решительно, со всем удовольствием обдал её мощным облаком эфира, она от неожиданности даже отстранилась. А я, уверенный, что победил, спокойно, медленно с расстановкой, не уподобляясь ей, орущей, укорил её:
– Я отработал день, отдежурил тяжёлую ночь, отдубасил ещё один рабочий день, несколько часов простоял в операционной, надышался эфиром от наркозов, от усталости еле стою на ногах, а ты меня здесь скандалом встречаешь? – и, растерявшаяся жена, сникла.

Я уж и забыл об этом эксцессе, но супруга, продолжавшая более месяца, пребывать в растерянности, однажды, типа, мирно спросила меня:

– А помнишь тот случай, когда ты пришёл еле ворочающий языком, ты же всё-таки был выпивший? – наивная, ждала признания и раскаивания, не дождалась.

Просветил меня Кошевой и как засосы лечить, помните один из моих первых рассказов «Засос»?*

Кошевой был любим в семье, его замечательная жена, тоже врач, стойко и мужественно боролась за него, помогая ему выстоять в своём пороке и именно благодаря ей он устоял и не опустился на дно, не ушёл под забор.

_____________________
*Чтобы прочитать рассказ «Засос» кликните сюда.

Копирование авторских материалов с сайта возможно только в случае
указания прямой открытой активной ссылки на источник!