Донские степи, душное лето сорок второго. Силы Юго-Западного и Воронежского фронтов откатывают к Сталинграду. Сплошное отступление. Бегство. Отец – командир сапёрного взвода, вместе со своей частью идёт в хвосте войск. Минируют отход. Мимо проходят отставшие, самые обессиленные. Того мужичка, как рассказывал, он тогда запомнил.
Сидит у завалинки загнанный дядька, курит. Взгляд – под ноги. Пилотки нет, ремня – тоже. Рядом “Максим”. Второго номера – тоже нет. Покурил, встал, подцепил пулемёт, покатил дальше. Вещмешок на белой спине, до земли клонит. Отец говорил, что ещё тогда подумал, что не дойти солдатику. Старый уже – за сорок. Сломался, говорит, человек. Сразу видно…
Отступили и сапёры. Отойти не успели, слышат – бой в станице. Части арьергарда встали. Приказ – назад. Немцы станицу сдают без боя. Входят. На центральной площади лежит пехотный батальон. Как шли фрицы строем, так и легли – в ряд. Человек полтораста. Что-то небывалое. Тогда, в 42-м, ещё не было оружия массового поражения. Многие ещё подают признаки жизни. Тут же добили…
Вычислили ситуацию по сектору обстрела. Нашли через пару минут. Лежит тот самый – сломавшийся. Немцы его штыками в фаршмак порубили. “Максимка” ствол в небо задрал, парит. Брезентовая лента – пустая. Всего-то один короб у мужичка и был. А больше и не понадобилось – не успел бы.
Победители шли себе, охреневшие, как на параде – маршевой колонной по пять, или по шесть, как у них там по уставу положено. Дозор протарахтел на мотоциклетке – станица свободна! Типа, “рюсськие пидарасы” драпают. Но не все…
Один устал бежать. Решил Мужик постоять до последней за Русь, за Матушку… Лёг в палисадничек меж сирени, приложился в рамку прицела на дорогу, повёл стволом направо-налево. Хорошо… Теперь – ждать.
Да и ждал, наверное, не долго. Идут красавцы. Ну он и дал – с тридцати-то метров! Налево-направо, по строю. Пулемётная пуля в упор человек пять навылет прошьёт и не поперхнётся. Потом опять взад-вперед, по тем, кто с колена, да залёг озираючись. Потом по земле, по родимой, чтобы не ложились на неё без спросу. Вот так и водил из стороны в сторону, пока все двести семьдесят патрончиков в них не выплюхал.
Не знаю, это какое-то озарение, наверное, но я просто видел тогда, как он умер. Как в кино. Более того, наверняка знал, что тот Мужик тогда чувствовал и ощущал.
Он потом, отстрелявшись, не вскочил и не побежал… Он перевернулся на спину и смотрел в небо. И когда убивали его, не заметил. И боли не чувствовал. Он ушёл в ослепительную высь над степью… Душа ушла, а тело осталось. И как там фрицы над ним глумились, он и не знает.
Мужик своё – отстоял. На посошок… Не знаю, как по канонам, по мне это – Святость…